© А. Д. Степанов, перевод, 2015
© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015
Издательство КоЛибри®
Часть первая
Глава 1
Железнодорожная ветка из Лидса в Бредфорд проходит в долине Эра – сонной и вялой реки, особенно если сравнить ее с рекой Уорф. На этой ветке есть станция Китли, расположенная примерно в четверти мили от городка с таким же названием. Число жителей, равно как и значение этого городка, сильно выросло за последние двадцать лет благодаря увеличивающемуся спросу на шерстяную материю – именно ее производством по преимуществу и занято фабричное население той части Йоркшира, главным городом которой и является Бредфорд.
Можно сказать, что Китли сейчас пребывает в переходном состоянии: еще до недавних пор большая старинная деревня обещает теперь превратиться в многолюдный и процветающий город. Приезжий замечает, что стоящие на широких улицах домики с двускатными крышами, выдающимися вперед, уже пустуют. Они обречены на снос и скоро уступят место современным зданиям, тем самым открыв возможность для проезда экипажей. Старомодные узкие витрины, какие было принято устраивать пятьдесят лет назад, сменяются широкими оконными рамами и зеркальными стеклами. Почти все дома служат тем или иным коммерческим целям. Быстро проходя по улицам города, вы вряд ли догадаетесь, где живет нужный вам адвокат или врач: в отличие от старых городов с их кафедральными соборами, здесь слишком мало домов, внешний вид которых достоин людей этих профессий, представителей среднего класса. Трудно отыскать большее несходство во всем – в жизни общества, в образе мыслей, в отношении к вопросам морали, в поведении и даже в политике и религии, – чем различие между новыми промышленными центрами на севере, такими как Китли, и исполненными собственного достоинства, неспешными, живописными городами юга. Будущее сулит Китли очень многое, но только не по части живописности. Здесь царит серый камень. Ряды выстроенных из него домов сохраняют в своих единообразных устойчивых очертаниях прочность и величие. Дверные каркасы и перемычки окон, даже в самых маленьких домиках, изготовлены из каменных блоков. Нигде не видно крашеного дерева, которое требует постоянного обновления и в противном случае скоро начинает казаться запущенным. Почтенные йоркширские домохозяйки тщательно следят за чистотой камня. Если прохожий посмотрит через окно внутрь дома, то увидит изобилие домашней утвари и повсеместные следы женского прилежания и заботы. Вот только голоса людей в здешних местах грубы и немелодичны. От здешних жителей не ждешь музыкальных талантов, хотя именно ими и славится здешний край, давший музыкальному миру Джона Карродуса 1 . Фамилии их (вроде только что произнесенной), которые можно увидеть на вывесках магазинов, кажутся странными даже приезжим из соседних графств и несут в себе явные признаки местного колорита.
От Китли идет дорога на Хауорт – череда домов вдоль нее почти не прерывается, хотя, по мере того как путник поднимается на серые приземистые холмы, уходящие в западном направлении, расстояния между жилищами увеличиваются.
Сначала вы увидите несколько вилл, расположенных так далеко от дороги, что становится ясно: вряд ли они принадлежат тем, кого могут спешно вызвать в город, оторвав от удобного кресла у камина, с просьбой облегчить страдания или помочь в тяжелой ситуации. Адвокаты, врачи и священники обычно селятся ближе к центру города, а не в таких строениях на окраине, скрытых зарослями кустарника от любопытных глаз.
В городе вы не увидите ярких красок: их можно встретить только на витринах, где разложены товары на продажу, но не в природе – в цвете листвы или неба. Однако за городом невольно ожидаешь больше блеска и живости, и от этого проистекает чувство разочарования, охватывающее вас при виде множества оттенков серого, которые окрашивают все, что встречается вам на пути от Китли к Хауорту. Расстояние между ними – около четырех миль, и, как я уже сказала, все оно заполнено виллами, большими трикотажными фабриками, домами рабочих, а также изредка попадающимися старомодными фермами с многочисленными пристройками. Такой пейзаж едва ли можно назвать «сельской местностью». На протяжении двух миль дорога идет по более-менее равнинной местности, оставляя слева холмы, а справа – луга, по которым протекает речка, вращающая колеса построенных по ее берегам фабрик. Все застилает дым, поднимающийся из труб домов и фабрик. Растительность в долине (или в «яме», как ее тут называют) довольно богатая, но по мере того, как дорога поднимается вверх, влаги становится все меньше, и растения уже не произрастают, а влачат жалкое существование, и дома окружают не деревья, а только заросли кустарника. Живые изгороди сменяются каменными оградами, а на клочках пахотной земли растет бледный серо-зеленый овес.
И вот перед глазами путника, поднимающегося по этой дороге, неожиданно вырастает деревенька Хауорт. Ее видно за две мили: она расположена на склоне крутого холма, под которым простираются тускло-коричневые и пурпурные вересковые поля. Холм же поднимается дальше, за церковь, построенную в самой высокой точке длинной и узкой улицы. Вплоть до самого горизонта видны волнистые линии все таких же холмов; пространства между ними открывают вид только на другие холмы того же цвета и формы, увенчанные все теми же дикими и блеклыми вересковыми пустошами. В зависимости от настроения смотрящего эти пустоши могут произвести различное впечатление: могут показаться величественными тому, кто почувствует разлитое в них одиночество, или же хмурыми, суровыми – тому, кто увидит только их монотонность и безграничность.
Дорога ненадолго отклоняется от Хауорта, огибая подножие холма, а затем пересекает мост через речку и начинает подниматься в деревню. Плиты, которыми замощена улица, уложены так, чтобы дать лучшую опору для лошадиных копыт, но, несмотря на это, лошади подвергаются постоянной опасности сорваться вниз. Старые каменные дома кажутся больше по высоте, чем ширина улицы. Перед тем как выйти на ровную площадку, мостовая делает столь резкий поворот, что ее крутизна становится больше похожа на отвесную стену. Одолев этот подъем, вы оказываетесь у церкви, расположенной несколько в стороне от дороги – ярдах в ста или около того. Здесь кучер может расслабиться, а лошади – вздохнуть свободно: экипаж въезжает в тихую боковую улочку, которая и ведет к дому священника – в хауортский пасторат. По одну сторону этого проулка находится кладбище, а по другую – школа и дом церковного сторожа, где прежде жили младшие священники.
Пасторат стоит боком к дороге, и из его окон открывается вид вниз, на церковь. Получается, что этот дом, церковь и школьное здание с башенкой образуют три стороны неровного прямоугольника, четвертая сторона которого остается открытой и выходит на вересковые пустоши. Внутри прямоугольника помещается заполненное надгробными памятниками кладбище, а также маленький садик, или дворик, у дома священника. Войти внутрь можно через вход, расположенный посредине дома, а от него тропинка заворачивает за угол и пересекает небольшую поляну. Под окнами – узкая клумба, за которой много лет ухаживают, хотя и без особого успеха: на ней все равно вырастают только самые неприхотливые растения. Кладбище окружает каменная ограда, вдоль нее растут бузина и сирень; оставшееся пространство занимают квадратный газон и посыпанная гравием дорожка. Двухэтажный дом построен из серого камня, крыша покрыта плитами, чтобы противостоять ветрам, способным сорвать более легкое покрытие. Возведен он, по-видимому, лет сто назад. На каждом этаже имеется по четыре комнаты. Если посетитель подходит к дому со стороны церкви, то справа он видит два окна кабинета мистера Бронте, а слева – два окна гостиной. Все в этом доме говорит о прекрасном вкусе и исключительной опрятности его обитателей. На ступенях – ни пятнышка, стекла в старомодных рамах блестят, как зеркала. И внутри и снаружи опрятность достигает, так сказать, абсолюта – полнейшей чистоты.
Как я уже сказала, церковь располагается выше большинства деревенских домов. Еще выше находится кладбище, где теснятся высокие прямые памятники. Часовня или церковь считается старейшей постройкой в этой части королевства, хотя по внешнему виду сохранившегося здания этого не скажешь. Исключение составляют два восточных окна, которых не коснулись перестройки, а также нижняя часть колокольни. Внутри по виду колонн можно заключить, что их возвели до воцарения Генриха VII 2 . Вероятно, в стародавние времена на этом месте стояла «филд-кирк», или часовня, а записи в книгах Йоркского архиепископства свидетельствуют о том, что в 1317 году в Хауорте уже была часовня. Тем, кто интересуется датой основания, местные жители показывают следующую запись на одном из камней в церковной башне:
Hic fecit C?nobium Monachorum Auteste fundator. A. D. Sexcentissimo 3 .
Другими словами, надпись утверждает, что церковь построена еще до принятия христианства в Нортумбрии 4 . Уитейкер утверждает, что причина появления этой ошибки заключается в том, что некий малограмотный камнерез неправильно скопировал надпись, сделанную во времена Генриха VIII 5 на соседнем камне: «Orate pro bono statu Eutest Tod» 6 .
В наше время любой антиквар знает, что молитвенная формула «bono statu» всегда относится к здравствующему. Я подозреваю, что это единственное христианское имя было ошибочно принято камнерезом за «Austet» вместо «Eustatius», а слово «Tod» было неправильно прочитано как арабская цифра «600», хотя это слово вырезано весьма четко и прекрасно читается. На основании этой нелепой претензии на древность местные жители развернули борьбу за свою независимость и потребовали, чтобы бредфордский викарий сам назначал священника в Хауорт.
Я привожу этот фрагмент, чтобы стало понятно то ошибочное основание, которое породило смятение, происшедшее в Хауорте примерно тридцать пять лет назад, о чем я при случае расскажу подробнее.
Внутри убранство церкви самое обыкновенное: оно не слишком старо и не слишком ново, чтобы заслуживать отдельного описания. Скамьи для важных лиц сделаны из черного дуба и отгорожены друг от друга высокими перегородками, на дверцах которых белыми буквами написаны имена владельцев. Нигде не видно ни медных памятных досок, ни роскошных гробниц в виде алтарей, ни памятников, только справа от деревянного стола, заменяющего в реформаторской церкви алтарь, вделана в стену доска со следующей надписью:
Здесь покоятся останки Марии Бронте, жены преподобного П. Бронте, бакалавра, священника в Хауорте.
«Потому и вы будьте готовы, ибо, в который час не думаете, приидет Сын Человеческий» (Мф. 24: 44).
А также покоятся здесь останки Марии Бронте, дочери вышеупомянутой, умершей 6 мая 1825 года на 12-м году жизни,
а также Элизабет Бронте, ее сестры,
«Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф. 18: 3).
Также покоятся здесь останки Патрика Брэнвелла Бронте,
А также Эмили Джейн Бронте,
сына и дочери преподобного П. Бронте, приходского священника.
Этот камень посвящен также памяти Энн Бронте,
младшей дочери преподобного П. Бронте, бакалавра,
умершей в возрасте 27 лет1
Рецензент заметил несоответствие между указанным на доске возрастом Энн Бронте в год ее смерти (двадцать семь лет в 1849 году) и тем, что она родилась в Торнтоне, откуда мистер Бронте уехал 25 февраля 1820 года. Я знала об этом несоответствии, но оно не казалось мне столь существенным, чтобы устранять его, обращаясь к книгам, в которых регистрируются рождения. По словам мистера Бронте, на которых я основываю свое суждение о месте рождения Энн, «в Торнтоне родились: Шарлотта, Патрик Брэнвелл, Эмили Джейн и Энн». Жители Хауорта, к которым я обращалась с этим вопросом, утверждали, что все дети мистера и миссис Бронте родились до переезда семейства в Хауорт. По-видимому, ошибка заключена в надписи на доске. – Здесь и далее постраничные примечания принадлежат автору.и похороненной в старой церкви в Скарборо.
В верхней части этой доски строчки разделяют большие интервалы: когда делались первые записи, поглощенные горем домочадцы не думали о том, что надо оставить место и для имен тех, кто еще был жив. Но по мере того как члены семьи уходили один за другим, строчки теснились, а буквы мельчали и сжимались. После записи о смерти Энн места уже ни для кого не осталось.
Однако еще одной из того же поколения – последней из шести рано лишившихся матери детей – предстояло последовать за всеми, чтобы покинуть на земле в полном одиночестве своего отца. На другой доске, расположенной ниже первой, к скорбному списку была добавлена следующая запись:
Рядом с ними покоятся останки Шарлотты, супруги преподобного Артура Белла Николлса, бакалавра, и дочери преподобного П. Бронте, бакалавра, приходского священника.
Она умерла 31 марта 1855 года на 39-м году жизни.2
В апреле 1858 года в алтарном ограждении хауортской церкви была закреплена памятная доска, посвященная умершим членам семьи Бронте. Она изготовлена из белого каррарского мрамора на основе из серого мрамора, с карнизом над украшенным орнаментом основанием скромного и простого рисунка. Между креплениями, на которых держится доска, вписана священная монограмма I. H. S. староанглийским шрифтом. Эта доска, исправляющая ошибку предыдущей в определении возраста Энн Бронте, несет следующую надпись римским шрифтом (хотя инициалы выполнены староанглийским): «В память о Марии, жене преп. П. Бронте, бакалавра, священника в Хауорте, умершей 15 сентября 1821 года в возрасте 39 лет, а также о Марии, их дочери, умершей 6 мая 1825 года в возрасте 12 лет, а также о Элизабет, их дочери, умершей 15 июня 1825 года в возрасте 11 лет, а также о Патрике Брэнвелле, их сыне, умершем 24 сентября 1848 года в возрасте 30 лет, а также об Эмили Джейн, их дочери, умершей 19 декабря 1848 года в возрасте 30 лет, а также об Энн, их дочери, умершей 28 мая 1849 года в возрасте 29 лет и похороненной у старой церкви в Скарборо, а также о Шарлотте, их дочери, супруге преп. А. Б. Николлса, бакалавра, умершей 31 марта 1855 года в возрасте 39 лет. „Жало же смерти – грех; а сила греха – закон. Благодарение Богу, даровавшему нам победу Господом нашим Иисусом Христом!“ (1 Кор. 15: 56–57)».
Глава 2
Для лучшего понимания истории жизни моей дорогой подруги Шарлотты Бронте читателю следует познакомиться с весьма своеобразным характером людей, среди которых прошли ее ранние годы и от которых и она, и ее сестры получили первые жизненные впечатления. Поэтому, прежде чем продолжить свой труд биографа, я представлю читателю общую характеристику населения Хауорта и близлежащей местности.
Даже жители соседнего графства Ланкастер удивляются необыкновенной силе духа, которую выказывают йоркширцы и которая придает им весьма примечательные черты. Волевые качества сочетаются у них с редкой самодостаточностью, придающей им вид столь независимый, что он способен даже отпугнуть приезжего. Слово «самодостаточность» я использую в расширительном смысле. Йоркширцы из области Уэст-Райдинг 7 , кажется, с рождения отмечены такой смышленостью, упрямством и силой воли, что каждый из здешних уроженцев полагается только на самого себя и никогда не надеется на помощь соседа. Те редкие случаи, когда кто-либо просил о такой помощи, порождали сомнение в ее целесообразности: достигнув успеха, человек становился зависим от других и вынужден был переоценить свои собственные силы и энергию. Местные жители принадлежат к тем сообразительным, но недальновидным людям, которые с подозрением относятся ко всякому, чья честность не являет собой доказательство мудрости. Практические качества человека ценятся здесь очень высоко, но чужаков встречают подозрительно и ко всякой новизне относятся с недоверием, которое распространяется даже и на добродетели. Если добрые качества не дают немедленного практического результата, то их отвергают как негодные для этого мира, в котором нельзя ничего достичь без усилий и борьбы, особенно если это качества, относящиеся к размышлению, а не к действию. Страсти в душе йоркширца сильны, и причины этого залегают очень глубоко. Однако эти страсти редко выплескиваются наружу. Грубых и диковатых местных жителей едва ли можно назвать любезными в обращении. Разговаривают они отрывисто, а их манера речи и выговор непривычному человеку, скорее всего, покажутся грубыми. Таковы черты их характера. Одни из них, по-видимому, обязаны своим появлением традициям вольности, присущей горцам, а также уединенности их края, другие могут быть обусловлены их происхождением в древности от грубых скандинавов. Однако в то же время йоркширцы весьма восприимчивы и обладают чувством юмора. Всякий, кто решится поселиться среди них, должен быть готов к тому, что услышит про себя совсем не лестные, хотя и правдивые, замечания, высказанные, как правило, уместно и ко времени. Пробудить чувства у них непросто, но, если удается, эти чувства сохранятся надолго. Отсюда происходят такие качества, как крепость дружбы и верность своему господину. Чтобы узнать, в каких формах обычно проявляется последнее, достаточно перечитать те страницы «Грозового перевала», где говорится о герое по имени Джозеф.
По тем же причинам в местных жителях развита и ворчливость, которая подчас перерастает в мизантропию, передающуюся от поколения к поколению. Я помню, как однажды мисс Бронте привела мне поговорку жителей Хауорта: «Храни камень в кармане семь лет, потом переверни его и храни еще семь – пусть он будет у тебя всегда под рукой на случай, если твой враг подойдет поближе».
Когда же дело касается денег, жители Уэст-Райдинга превращаются в настоящих гончих. Мисс Бронте описала моему мужу забавный случай, наглядно показывающий эту тягу к богатству. Некий ее знакомый, мелкий фабрикант, занимался торговыми операциями, которые неизменно заканчивались удачно, в результате чего он составил себе некоторое состояние. Этот человек уже давно прошел середину жизненного пути, когда ему взбрело в голову застраховаться. Не успел наш герой получить страховой полис, как вдруг заболел, причем настолько серьезно, что не возникало сомнений: через несколько дней наступит фатальный исход. Доктор не без колебаний открыл больному, что его положение безнадежно. «Ага! – вскричал фабрикант, мигом обретая прежнюю энергию. – Значит, я сделаю этих страховщиков. О, я всегда был счастливчиком!»
Здешний народ сообразителен и схватывает все на лету, набожен и настойчив в преследовании добрых целей, хотя способен и заблуждаться. Местные жители не слишком эмоциональны, у них нелегко вызвать дружеские или враждебные чувства, но если они кого-то полюбят или возненавидят, то заставить их изменить свое отношение бывает почти невозможно. Это сильные в физическом и душевном отношении люди, одинаково способные и к добрым, и к злым поступкам.
Шерстяные мануфактуры появились в этой области еще при Эдуарде III 8 . Принято считать, что в те времена сюда прибыла целая колония фламандцев, осевших в Уэст-Райдинге и обучивших местных жителей тому, как можно использовать шерсть. Та смесь сельскохозяйственного и фабричного труда, которая заняла после этого господствующее положение в Уэст-Райдинге и доминировала вплоть до самого последнего времени, выглядит очень привлекательно лишь с большой временной дистанции, оставляющей впечатление чего-то классического, пасторального, когда детали либо забылись, либо погребены в трудах ученых, исследующих те немногие отдаленные уголки Англии, где еще сохраняются старинные обычаи. Картина, представляющая хозяйку дома и ее служанок, наматывающих шерсть на большие барабаны, в то время как хозяин пашет в поле или пасет свои стада на пурпурных вересковых пустошах, весьма поэтична и вызывает ностальгию. Но там, где подобные картины сохраняются в наши дни, мы слышим из уст живущих такой жизнью людей множество рассказов о деревенской грубости в сочетании с купеческой прижимистостью, о беспорядочности и беззакониях – рассказов, мало что оставляющих от образов пастушеской простоты и невинности. Было бы большим преувеличением считать, что для той эпохи, память о которой все еще жива в Йоркшире, не подходили преобладавшие тогда формы общественного устройства, хотя мы и понимаем сейчас, что они постоянно приводили к злоупотреблениям. Неуклонный прогресс заставил их навеки уйти в прошлое, и стараться воскресить их сейчас было бы так же нелепо, как взрослому человеку пытаться натянуть на себя собственную детскую одежду.
Патент, полученный олдерменом Кокейном и последовавшие за тем ограничения, наложенные Яковом I 9 на экспорт неокрашенного шерстяного сукна, на которое Голландские штаты ответили запретом импорта сукна, окрашенного в Англии 10 , нанес сильный удар по уэст-райдингским фабрикантам. Любовь к независимости и неприязнь к власти, равно как их умственное развитие, подталкивали к восстанию против религиозного диктата таких князей церкви, как Лод 11 , и против правления Стюартов. Ущерб, нанесенный королями Яковом и Карлом 12 тому делу, которым в Уэст-Райдинге зарабатывали на жизнь, превратил большинство его жителей в сторонников республики. У меня еще будет впоследствии возможность дать несколько примеров проявления добрых чувств, равно как и обширных знаний по вопросам внутренней и внешней политики, которые выказывают в наше время жители деревень, лежащих по сторонам горного хребта, отделяющего Йоркшир от Ланкашира; эти люди принадлежат к одному типу и обладают сходными свойствами характера.
Потомки воинов, сражавшихся в войсках Кромвеля при Данбаре 13 , владеют землями, некогда завоеванными их предками, и, наверное, нет в Англии другого уголка, где республиканские традиции и память о Содружестве 14 сохранялись бы так долго, как здесь, среди работников шерстяных фабрик Уэст-Райдинга, для которых восхитительная коммерческая политика лорд-протектора отменила все торговые ограничения. Я слышала из надежного источника, что не далее как тридцать лет назад фраза «во дни Оливера» еще вовсю использовалась для обозначения времени необыкновенного процветания. Имена, которые дают новорожденным в том или ином месте, всегда указывают, кого здесь считают героями. Серьезные люди, имеющие твердые политические убеждения и непоколебимые в делах веры, не видят ничего смешного в именах, выбранных для своих потомков. И сейчас еще можно найти неподалеку от Хауорта детей, которым предстоит прожить жизнь Ламартинами, Кошутами или Дембинскими 15 . Кроме того, свидетельством вышеописанных качеств жителей этого района является тот факт, что библейские имена, распространенные у пуритан, все еще сохраняются в йоркширских семьях, принадлежащих к среднему и низшему классу, причем это не зависит от их религиозных убеждений. Есть многочисленные письменные свидетельства того, что отставленные от своих мест во время репрессий Карла II 16 священники получали теплый прием как у местного дворянства, так и у здешних бедняков. Все это говорит о давнем еретическом духе независимости, отличающем до сего дня население Уэст-Райдинга.
Приход Галифакс граничит с бредфордским приходом, частью которого является хауортская церковь. Оба расположены на схожей – холмистой и невозделанной – земле. Изобилие угля и горных речек делает этот район крайне привлекательным для строительства фабрик. Поэтому, как я уже отмечала, местные жители в течение столетий занимались не только сельским хозяйством, но и ткачеством. Однако торговые отношения долго не приводили к улучшению жизни и приходу цивилизации в эти отдаленные деревеньки и разбросанные по холмам дома. Мистер Хантер в своей «Жизни Оливера Хейвуда» 17 приводит суждение из воспоминаний некоего Джеймса Ритера, жившего во времена королевы Елизаветы, которое отчасти верно и сегодня: «У них нет привычки ни почтительно относиться к старшим, ни быть любезными вообще. Следствием этого является мрачный и неуступчивый характер, так что пришелец из других мест поначалу оказывается ошарашен вызывающим тоном любого разговора и свирепым выражением на любом лице».
Elizabeth Gaskell
Life of Charlotte Bronte
© Мария Рубинс, перевод на русский язык, предисловие, комментарии, 2016
© ООО «Издательство «Эксмо», оформление, 2016
* * *
Предисловие
Жизнь, культ, миф: Элизабет Гаскелл – биограф Шарлотты Бронте
В свое время Д. Х. Лоуренс, автор скандально известного бестселлера «Любовник леди Чаттерлей», так отреагировал на произведения Василия Розанова: «Русские всегда на смертном одре». Возможно, трезвому и рациональному британскому уму фиксация на смерти, столь характерная для русской культуры, показалась несколько гротескной. Сам Лоуренс, напротив, утверждал животворящее начало, пытаясь нащупать пути выхода из мертвящей механистической цивилизации к подлинной жизни в гармонии с космическими вибрациями. Однако, если мы обратимся к истории английской литературы, мы обнаружим ничуть не менее ощутимое присутствие смерти. Для этого достаточно лишь вспомнить о семействе Бронте, не только творчество, но и вся жизнь которого пронизана едва ли не непрерывной агонией. Шарлотта, ее сестры и брат творили буквально «на смертном одре». Испытания, выпавшие на долю этой семьи, кажутся настолько чрезмерными, как будто над ней тяготел неумолимый, известный лишь греческой трагедии рок. Потеряв мать, когда ей было лишь шесть лет, Шарлотта пережила четырех сестер и брата, проведя большую часть жизни в трауре и в уходе за смертельно больными членами семьи, и сама скончалась в возрасте тридцати восьми лет, через девять месяцев после свадьбы, и, по всей видимости, вместе со своим так и не увидевшим свет ребенком. Впрочем, Шарлотту Бронте можно было бы считать едва ли не долгожителем, ведь средняя продолжительность жизни в ее деревне Хауорт была в то время около двадцати шести лет.
Если учесть, что родилась она в небогатой и ничем не примечательной семье провинциального пастора и провела почти всю жизнь в глухой, затерянной посреди болот деревеньке, то всплеск творческой энергии и внезапная всемирная слава, посетившая ее после публикации первого же романа, покажутся почти чудом. В последние годы своей недолгой жизни эта болезненно застенчивая, комплексующая из-за своей непривлекательной наружности, угловатая провинциалка будет беседовать на равных с самыми знаменитыми писателями своего времени, высказывать нелицеприятные вещи всеобщему кумиру Теккерею и сдержанно отклонять многочисленные приглашения в элитарные лондонские гостиные. Шарлотта опубликовала при жизни лишь три романа, хотя последовавшие за «Джейн Эйр» «Шерли» и «Городок» так и не смогли превзойти или хотя бы сравняться с первым по популярности. Отношения Шарлотты с ее издателем Джорджем Смитом становились все более натянутыми, и ей потребовалась специальная поездка в Лондон, чтобы уговорить его не отказываться от планов публикации «Городка». Когда посмертно вышла в свет ее ранняя повесть «Учитель», публика оказалась скорее разочарована, а критики сочли ее лишь незрелым черновым вариантом третьего романа. Трудно предположить, как развивалась бы литературная судьба Шарлотты Бронте после ее ухода, особенно учитывая необычайный расцвет викторианского романа в середине и во второй половине XIX века, если бы вскоре не появилось ее жизнеописание, ставшее не только одной из самых популярных книг, но и вызвавшее немалые споры, обвинения и даже судебные процессы. Вряд ли будет преувеличением предположить, что биография, написанная по горячим следам известной писательницей, современницей и подругой Шарлотты Элизабет Гаскелл (1810–1865), внесла немалую лепту в сохранение памяти и формирование культа Бронте.
Идея биографии возникла совершенно спонтанно. Вскоре после смерти Шарлотты 31 марта 1855 года в «Шарпс Лондон Магазин» появилась статья о писательнице, автор которой отзывался о ней не слишком лестно и искажал некоторые факты ее жизни. Это не ушло от внимания ее ближайшей подруги Эллен Насси (1817–1897), и в письме мужу и отцу Шарлотты она высказала мнение, что следовало бы опубликовать опровержение, а заодно и познакомить публику с достоверной информацией о писательнице. В качестве будущего биографа Эллен Насси предлагала кандидатуру Элизабет Гаскелл. Муж Шарлотты, Артур Белл Николлс (1819–1906), счел статью достаточно безобидной и не стоящей опровержения, однако отец Шарлотты поддержал инициативу Эллен и 16 июня сам написал Гаскелл, предлагая ей составить «краткий обзор» жизни и творчества его дочери.
Гаскелл познакомилась с Шарлоттой в доме общих знакомых, сэра Джеймса и леди Кэй Шатллворт, за пять лет до этого, между ними сразу возникла взаимная симпатия, они регулярно переписывались и изредка наносили друг другу визиты. Поэтому она с энтузиазмом откликнулась на предложение Патрика Бронте (1777–1861) и уже 23 июля прибыла в Хауорт в сопровождении своей приятельницы. По ее словам, это посещение было крайне тяжелым: «и господин Бронте и господин Николлс горько рыдали…». Близкие и друзья Шарлотты предоставили ей сотни писем, кроме этого, она посетила ряд ее знакомых в поисках других необходимых сведений, добравшись даже до Брюсселя. В результате в самые рекордные сроки вместо «краткого обзора» Гаскелл написала монументальную биографию в двух томах. Опубликовать ее взялся лондонский издатель Бронте Джордж Смит. Он же уговорил Артура Николлса дать разрешение на публикацию – у последнего начали зарождаться сомнения по поводу целесообразности столь подробного описания жизни его жены, чьи литературные занятия и широкая известность смущали его еще при ее жизни. Помимо этого, он не ожидал, что Гаскелл будет столь подробно цитировать предоставленную ей переписку.
«Жизнь Шарлотты Бронте» вышла в свет 27 марта 1857, когда Элизабет Гаскелл отдыхала в Италии. Она была быстро распродана, и вскоре было подготовлено второе издание. Однако одновременно с успехом автора биографии поджидали обвинения в клевете. Во-первых, родственники В. К. Вилсона сочли ложными описания антисанитарных условий и бесчеловечного обращения в созданной и управляемой им школе Кован-Бридж. Гаскелл в данном случае полностью приняла точку зрения Шарлотты, чьи детские воспоминания об этой школе были эмоционально окрашены в первую очередь в связи с тем, что две ее сестры, Мария и Элизабет, заболели во время обучения там и вскоре скончались. Именно школа Кован-Бридж была описана в романе «Джейн Эйр» как Ловуд, а прототипом ее директора Брокльхерста послужил именно Вилсон. Однако если писатель и мог допустить некоторую субъективность оценок в художественном произведении, биографу такая вольность не позволялась. Во-вторых, угроза судебного расследования поступила и со стороны леди Скотт, бывшей Лидии Робинсон, которая, по версии Гаскелл, соблазнила брата Шарлотты Бренуэлла, работавшего гувернером ее детей, а затем отреклась от него, дабы не лишиться наследства по завещанию ее мужа. Это, по убеждению Гаскелл, и привело Бренуэлла к ранней трагической гибели. В-третьих, хотя и не угрожая Гаскелл судом, свое неудовольствие выразил и отец Шарлотты, которого особенно возмутили намеки на его вспыльчивый характер и на то, что он якобы лишал своих маленьких детей мясной пищи. К счастью, дело быстро уладили Джордж Смит и супруг Элизабет Гаскелл, преподобный Вильям Гаскелл, служивший священником Унитарной церкви в Манчестере. Судебных расследований удалось избежать; публичные извинения леди Скотт от имени автора биографии принес в «Таймсе» Вильям Гаскелл. Смит согласился изъять из продажи второе издание книги, а 22 августа 1857 года появилось третье исправленное издание, в котором главы 4 и 13 первого тома были существенно переработаны, и изменения были внесены еще в целый ряд эпизодов. Оно и стало на долгие годы стандартным текстом, хотя и не вполне соответствующим изначальным намерениям биографа. Предлагаемый читателю русский перевод основывается на полном первом издании «Жизни Шарлотты Бронте».
Скандал вокруг биографии, как обычно и бывает в подобных случаях, пробудил еще больший интерес читателей как к тексту, так и к персонажу Бронте. А Элизабет Гаскелл вошла в историю английской литературы в первую очередь как автор «Жизни Шарлотты Бронте», хотя она написала многочисленные романы и повести, в свое время весьма популярные, но затем почти забытые. Жизнеописание Бронте до сих пор считается одним из высших достижений биографического жанра, по крайней мере, для англоязычной традиции. Это связано с целым рядом факторов. Гаскелл писала эту книгу так, как писала свою художественную прозу, уделяя особое внимание созданию социально-исторического фона, подробному описанию нравов, характеров, образа жизни людей определенной эпохи. Ей удалось выразить особенности йоркширского духа, указать на истоки изоляционистской ментальности жителей этой отгороженной от окружающего мира грядами холмов местности, обнаружить отзывчивость и простодушие за их внешней грубоватой неприветливостью, забавно передать их неповторимый диалект. Современникам Гаскелл любопытно было узнать о том, что в их быстромодернизирующемся королевстве, в котором индустриальная революция, ускоренный рост городов и энергичное строительство железных дорог повлекли за собой активные миграционные процессы и неизбежное стирание региональных различий, все еще существуют столь самобытные и малодоступные уголки. На фоне этой широкой панорамы, воссозданной в первых главах биографии, психологический портрет Бронте кажется более убедительным. Такие приемы в середине XIX века еще не потеряли своей оригинальности, если учесть, что до этого биографы скорее стремились запечатлеть образ исключительного, возвышающегося над толпой героя, чем показать, как нечто великое и оригинальное может выйти из вполне заурядной среды.
Уже в первом своем романе, «Мери Бартон» (1848), Гаскелл заявила о себе как о писателе, сосредоточенном на серьезной социальной проблематике, обратившись к тяжкому положению манчестерских рабочих, более того, явно выразив свою солидарность с рабочими, а не с фабрикантами. (Неудивительно, что Карл Маркс впоследствии отнес ее к «блестящей плеяде английских романистов».) Наряду с другими писателями она способствовала трансформации английского романа из развлекательного в серьезный жанр, призывавший к размышлениям об устройстве мира. С другой стороны, часть произведений Гаскелл посвящены поэтическому воссозданию провинциального, уходящего в прошлое уклада, что особенно полно отразилось в «Крэнфорде» (1853). Наконец, немалое значение имел и ее интерес к специфически женскому опыту, проблемам и переживаниям. В романе «Руфь» (1853), например, Гаскелл обращается к критике отношения общества к «падшей женщине», а в последнем, незаконченном романе «Жены и дочери» (1864–1866) продолжает исследовать разные типы женских судеб и характеров. Все эти навыки – понимание тонкостей женской души, умение дать точную психологическую характеристику персонажа, способность уловить динамику социальных процессов, интерес к провинциальному образу жизни, – наряду с близким знакомством с Шарлоттой Бронте и доступностью сотен писем и свидетельств, – способствовали успеху биографии. Оригинальный подход Гаскелл также отразился в том, что на протяжении почти всей книги мы слышим голос самой Шарлотты, а за собой автор оставляет лишь скромную роль комментатора ее переписки, восстанавливающего хронологию событий и воссоздающего исторический, этнографический и культурный контекст.
Тон автора не оставляет сомнений в ее глубокой симпатии к своему персонажу. Симпатия эта, возможно, была основана на осознании многочисленных параллелей в их судьбах. Обе были дочерьми и женами священников, обе выросли в английской провинции, обе рано лишились матерей, к обеим известность пришла после публикации первой же книги. Приведенная в биографии переписка с Бронте самой Гаскелл свидетельствует о том, что они во многом придерживались сходных взглядов на современное общество и культуру и имели общие литературные вкусы. Обе внесли вклад в развитие романа Викторианской эпохи и, придерживаясь традиционных религиозно-моральных принципов, отстаивали право женщин на творчество и самореализацию вне круга традиционных семейных обязанностей. Отличия же заключались в том, что Элизабет Гаскелл состоялась также как жена и мать многочисленного семейства (она вырастила четырех дочерей, потеряв сына в раннем возрасте, – именно после этой трагедии муж уговорил ее обратиться к литературному творчеству, результатом чего и стал ее первый роман). Если Шарлотта по натуре была затворницей, то Гаскелл часто проводила время в светском обществе и путешествиях. Но главное заключается в том, что в конечном счете определило гораздо более высокое положение Бронте в иерархии английских писателей XIX века – в отличие от Гаскелл она всегда отстаивала приоритет воображения и придавала актуальным социальным вопросам общечеловеческое и вневременное звучание.
Какой же образ Шарлотты создан на страницах этой биографии? Трудно не заметить, что Гаскелл вновь и вновь подчеркивает разнообразные добродетели Бронте, ее глубокую религиозность, скромность, требовательность к себе, приоритет дочернего и семейного долга над стремлениями к личной свободе. Эта жертвенность, вкупе с постоянными физическими и душевными терзаниями, превращает Бронте едва ли не в хрестоматийную христианскую мученицу. Именно так пыталась представить свою подругу Эллен Насси, чьи письма и рассказы были для Гаскелл основным источником информации. Шарлотта училась с Эллен в пансионе мисс Маргарэт Вулер, и они на всю жизнь сохранили близкие отношения. Семья Насси жила недалеко от Хауорта, и Шарлотта с детства периодически гостила у них, хорошо знала всех членов семьи, а в марте 1839 года даже получила предложение от брата Эллен. Генри Насси служил викарием в Сассексе и аргументировал свои матримониальные чаяния в письме к своей избраннице необходимостью для него как священника «со временем обзавестись женой, которая заботилась бы о его учениках». (Это было одно из трех предложений руки и сердца, отклоненных Шарлоттой, о которых упоминает Гаскелл.) Шарлотта, впрочем, с детства утверждала, что замужество не входит в ее жизненные планы. Эллен Насси, которая сама так и не вышла замуж, вначале не одобряла ее неожиданную помолвку с Артуром, затем девушки помирились благодаря посредничеству мисс Вулер, и Эллен присутствовала на свадьбе в качестве подружки невесты. Последний раз они виделись в Хауорте в сентябре 1854 года. Месяц спустя муж Шарлотты неодобрительно отозвался об их якобы слишком вольной переписке. Эллен пообещала уничтожить письма Шарлотты, но не выполнила свое обещание. Когда Элизабет Гаскелл согласилась написать биографию Бронте, сам Артур Николлс посоветовал ей обратиться к Эллен. В результате в распоряжении Гаскелл оказалось около трехсот писем Шарлотты. Сама Насси посвятила всю последующую жизнь сохранению памяти о своей знаменитой подруге, она сотрудничала также с другими биографами и даже сама писала заметки о семье Бронте. В конце жизни письма Шарлотты приобрел у нее обманным путем Томас Вайз, заверив ее, что передаст их в Британский музей или в музей Виктории и Альберта, однако вместо этого они были просто выгодно проданы.
Кроме Эллен Насси, в письмах Шарлотты часто идет речь о ее второй подруге детства – Мери Тэйлор (1817–1893). Она была гораздо более независимой и темпераментной, чем довольно заурядная и ограниченная Эллен. Мери выступала за женскую эмансипацию и писала статьи феминистского содержания. Вслед за своим братом она направилась в Новую Зеландию, где вначале поддерживала себя уроками, а затем основала магазин в Веллингтоне и занялась сельским хозяйством. Со временем она также передала Элизабет Гаскелл письма Шарлотты, которые вошли в последующие издания книги.
Несмотря на столь обширный документальный материал, Гаскелл не считала нужным вдаваться в некоторые более интимные подробности жизни своей подруги, и в этом она оставалась верной как памяти Шарлотты, так и пуританскому духу Викторианской эпохи. Испытываемая ею неловкость очевидна уже в последних главах книги, где она описывает историю отношений Шарлотты с ее будущим мужем. О былых же ее влюбленностях она вообще не упоминает. Самым существенным сознательным пробелом, без знания которого трудно до конца понять истоки затяжной депрессии Бронте после возвращения из Бельгии в 1844 году, была ее безнадежная любовь к господину Эже.
Константин Жорж Ромен Эже (1809–1896) преподавал в брюссельской школе для мальчиков Атене Ройаль, а также давал уроки французской литературы в пансионе для девочек, принадлежащем его супруге Клэр Зое Эже (в девичестве Паран, 1804–1890). Именно он и стал учителем Шарлотты и Эмили, когда они прибыли в пансион госпожи Эже для совершенствования своего образования. Константин Эже стал прототипом Вильяма Кримсворта в романе Бронте «Учитель», а также персонажей других ее произведений. Он бесспорно был незаурядной личностью, вполне способной покорить сердце романтически настроенной английской барышни. Сын разорившегося ювелира, в юности он провел какое-то время в Париже, подумывая о карьере юриста, но в 1829 году вернулся в Брюссель, где через год принял участие в революции и даже сражался на баррикадах. Его первая жена и ребенок умерли в 1833 году, после чего он начал давать уроки в пансионе Зое Паран и женился на ней в 1836 году. За последующие десять лет у них родилось десять детей, и по всем признакам брак был вполне счастливым. Влюбленность Шарлотты в ее учителя была настолько очевидна всем окружающим, что именно этим и можно объяснить заметное охлаждение в ее отношениях с директрисой в течение второго года ее пребывания в пансионе, когда Шарлотта не только продолжала свое обучение, но и преподавала английский язык. Попытка Гаскелл отнести это за счет принципиальных религиозных разногласий между ярой католичкой Зоей Эже и убежденной протестанткой Шарлоттой Бронте выглядит не слишком убедительно. В период сбора материалов для биографии Гаскелл посетила супругов Эже. Они поделились с ней воспоминаниями о Шарлотте и показали ей ее страстные письма, которые она писала господину Эже после возвращения в Англию вплоть до ноября 1845 года. Мадам Эже нашла обрывки этих писем в мусорной корзине, тщательно склеила их и сохранила, скорее всего для того, чтобы доказать невиновность своего мужа, если кто-нибудь попробует инсинуировать адюльтер, тем самым грозя повредить как его учительской репутации, так и репутации ее заведения в целом. Письма эти позднее были переданы их сыном Полем в Британский музей, а опубликованы впервые они были лишь в 1913 году. Гаскелл цитирует из этой переписки чрезвычайно сдержанно, чтобы не допустить и намека на подлинные чувства Шарлотты, а ее подавленное состояние, допуская явный анахронизм, объясняет переживаниями, связанными с Бренуэллом.
Другой романтический интерес Шарлотты, который трудно заподозрить, читая биографию, – это ее влюбленность в своего издателя Джорджа Смита, энергичного молодого предпринимателя, искушенного в мире литературного бомонда. Смит с матерью гостеприимно раскрывали перед Шарлоттой двери своего дома во время ее визитов в столицу, возили осматривать лондонские достопримечательности, знакомили с писателями, сопровождали в театр. Она находила у них уютное убежище, отдыхая после погружения в непривычный для нее вихрь лондонских развлечений. Джордж был моложе Шарлотты на восемь лет, и этот возрастной разрыв, в сочетании с «отсутствием каких бы то ни было претензий на привлекательность» с ее стороны, не способствовал взаимности. Как говорил позднее сам Смит: «Я никогда не мог полюбить женщину, у которой не было бы некоего шарма или изящества, а Шарлотта Бронте не обладала ни тем, ни другим… Но мне кажется, что моя мама одно время была довольно-таки встревожена». Тем не менее Шарлотте удалось завоевать сердце менеджера компании «Смит и Элдер» Джеймса Тейлора, однако он оставил ее равнодушной, так как, с ее точки зрения, ему не хватало изысканности манер и интеллекта.
Шарлотта вступила в брак с Артуром Николлсом в позднем, по представлениям того времени, возрасте. При всей немногословности Гаскелл дает понять читателю, что со стороны Шарлотты он не воспринимался как романтический союз. Артур, как и отец Шарлотты, был выходцем из небогатой фермерской семьи Северной Ирландии. Он учился в Тринити-колледж, самом известном университете Ирландии, основанном в конце XVI века по повелению Елизаветы I для обучения протестантов. По окончании университета он получил место викария в приходе отца Шарлотты в Хауорте. Долгие годы он наблюдал за ней со стороны, не решаясь выказать своих чувств. Когда же он набрался решимости для того, чтобы сделать ей предложение, между ними возникло неожиданное препятствие в виде сопротивления Патрика Бронте. Этот пастор и отец шестерых детей, оказывается, был в принципе против брака и семьи и какое-то время эгоистично пытался удержать от этого шага своего последнего из оставшихся в живых детей. Его недальновидность вскоре получила подтверждение: после смерти Шарлотты именно Артур оставался рядом с Патриком Бронте и заботился о нем до его смерти. Затем он уехал на родину, где вскоре женился на своей кузине Мери Энн и занялся сельским хозяйством, навсегда оставив карьеру священника. Именно Артур оказался единственным наследником и правообладателем всего семейства Бронте. Кстати, его, так же как Эллен Насси, обманул Вайз, действуя через своего представителя Клемента Шортера, который за бесценок выманил у Артура архивные материалы. Оставшиеся вещи и бумаги Шарлотты Бронте были проданы в 1907 и 1914 гг. вдовой Артура.
По мере создания культа Бронте скудные сведения о биографии Артура Белла породили разные домыслы о его роли в жизни его знаменитой супруги. Иногда дело даже доходило до обвинений в том, что он препятствовал литературным занятиям Шарлотты и едва ли не был повинен в ее ранней смерти. В последнее время исследователи чаще обращаются к различным документальным и архивным источникам, пытаясь создать более взвешенный портрет этого персонажа. Одной из таких попыток является написанная Аланом Адамсоном биография «Мистер Шарлотта Бронте: Жизнь Артура Белла Николлса» (2008). А в 2009 году вышел роман Сири Джеймс «Тайные дневники Шарлотты Бронте», в котором автор пишет от лица писательницы, пытаясь вообразить, что содержал бы ее дневник, если бы таковой был действительно написан. Тайный поклонник, а затем и супруг Шарлотты занимает в этой книге гораздо более центральное место, превращаясь из суховатого и несколько ограниченного субъекта, каким его поневоле представила Элизабет Гаскелл, опиравшаяся на предвзятое мнение Эллен Насси, в гораздо более привлекательного и романтичного персонажа.
С момента рождения Шарлотты Бронте прошло ровно двести лет, а интерес к ее творчеству и личности продолжает неизменно расти. Большая часть ее жизни, как свидетельствуют письма Бронте, обильно цитируемые в этой книге, была отмечена одиночеством, тоской и однообразием, и заслуга ее первого и пока еще непревзойденного биографа состоит в том, чтобы из этой внешней несобытийности соткать увлекательный рассказ о неповторимой человеческой судьбе, обладающий мифотворческим потенциалом и способный вдохновлять людей разных эпох, иного исторического и культурного опыта. В качестве одного из примеров творческого отклика можно привести стихотворение поэта первой волны русского зарубежья Анны Присмановой, испытывавшей в парижском изгнании духовное родство с английской писательницей ушедшей в прошлое викторианской эпохи. Этим стихотворением, опубликованным в журнале «Русские записки» в 1939 году и первоначально озаглавленным «Шарлотта Бронте» (впоследствии «Сестры Бронте»), мне и хотелось бы завершить это предисловие:
О времени не спрашивай счастливых,
несчастным памятники приготовь:
дай мрамору из золота курсивы
и ангелам дай каменную бровь.Легко сгорает оболочка тела,
внутри которой угольный костер.
От близких труб деревня закоптела,
но черный крест над ней еще остер.Эмилия, о дикий сок лаванды,
о лилия, о мертвый соловей!
Таясь от всех, ты уносила в ланды
избыток тщетной гордости твоей.Живут грехи былого поколенья:
порок детей восходит к их отцам.
Но дух страдания для окрыленья
дает перо заклеванным сердцам.И вот Шарлотта с грузной головою
пером гусиным вскрыла бедный кров,
где три сестры во мгле внимали вою
неумолимых северных ветров.Перо она на редкость крепко держит:
cтроенье из неправильных костей,
к несчастью, в тесноте своей содержит
притушенный огонь больших страстей.Скрыв страсти под непрочной оболочкой,
держу и я чернильный край крыла.
Дочь лекаря, я пасторскою дочкой
одной из Бронте – некогда была.Увы, для нас в конце, как и в начале,
преграда счастью – внутренний наш суд.
Но вдохновенье, знание печали
и время – неудачников спасут.Мария Рубинс
Элизабет Гаскелл
Жизнь Шарлотты Бронте
© А. Д. Степанов, перевод, 2015
© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015
Издательство КоЛибри®
Часть первая
Железнодорожная ветка из Лидса в Бредфорд проходит в долине Эра – сонной и вялой реки, особенно если сравнить ее с рекой Уорф. На этой ветке есть станция Китли, расположенная примерно в четверти мили от городка с таким же названием. Число жителей, равно как и значение этого городка, сильно выросло за последние двадцать лет благодаря увеличивающемуся спросу на шерстяную материю – именно ее производством по преимуществу и занято фабричное население той части Йоркшира, главным городом которой и является Бредфорд.
Можно сказать, что Китли сейчас пребывает в переходном состоянии: еще до недавних пор большая старинная деревня обещает теперь превратиться в многолюдный и процветающий город. Приезжий замечает, что стоящие на широких улицах домики с двускатными крышами, выдающимися вперед, уже пустуют. Они обречены на снос и скоро уступят место современным зданиям, тем самым открыв возможность для проезда экипажей. Старомодные узкие витрины, какие было принято устраивать пятьдесят лет назад, сменяются широкими оконными рамами и зеркальными стеклами. Почти все дома служат тем или иным коммерческим целям. Быстро проходя по улицам города, вы вряд ли догадаетесь, где живет нужный вам адвокат или врач: в отличие от старых городов с их кафедральными соборами, здесь слишком мало домов, внешний вид которых достоин людей этих профессий, представителей среднего класса. Трудно отыскать большее несходство во всем – в жизни общества, в образе мыслей, в отношении к вопросам морали, в поведении и даже в политике и религии, – чем различие между новыми промышленными центрами на севере, такими как Китли, и исполненными собственного достоинства, неспешными, живописными городами юга. Будущее сулит Китли очень многое, но только не по части живописности. Здесь царит серый камень. Ряды выстроенных из него домов сохраняют в своих единообразных устойчивых очертаниях прочность и величие. Дверные каркасы и перемычки окон, даже в самых маленьких домиках, изготовлены из каменных блоков. Нигде не видно крашеного дерева, которое требует постоянного обновления и в противном случае скоро начинает казаться запущенным. Почтенные йоркширские домохозяйки тщательно следят за чистотой камня. Если прохожий посмотрит через окно внутрь дома, то увидит изобилие домашней утвари и повсеместные следы женского прилежания и заботы. Вот только голоса людей в здешних местах грубы и немелодичны. От здешних жителей не ждешь музыкальных талантов, хотя именно ими и славится здешний край, давший музыкальному миру Джона Карродуса1. Фамилии их (вроде только что произнесенной), которые можно увидеть на вывесках магазинов, кажутся странными даже приезжим из соседних графств и несут в себе явные признаки местного колорита.
От Китли идет дорога на Хауорт – череда домов вдоль нее почти не прерывается, хотя, по мере того как путник поднимается на серые приземистые холмы, уходящие в западном направлении, расстояния между жилищами увеличиваются. Сначала вы увидите несколько вилл, расположенных так далеко от дороги, что становится ясно: вряд ли они принадлежат тем, кого могут спешно вызвать в город, оторвав от удобного кресла у камина, с просьбой облегчить страдания или помочь в тяжелой ситуации. Адвокаты, врачи и священники обычно селятся ближе к центру города, а не в таких строениях на окраине, скрытых зарослями кустарника от любопытных глаз.
В городе вы не увидите ярких красок: их можно встретить только на витринах, где разложены товары на продажу, но не в природе – в цвете листвы или неба. Однако за городом невольно ожидаешь больше блеска и живости, и от этого проистекает чувство разочарования, охватывающее вас при виде множества оттенков серого, которые окрашивают все, что встречается вам на пути от Китли к Хауорту. Расстояние между ними – около четырех миль, и, как я уже сказала, все оно заполнено виллами, большими трикотажными фабриками, домами рабочих, а также изредка попадающимися старомодными фермами с многочисленными пристройками. Такой пейзаж едва ли можно назвать «сельской местностью». На протяжении двух миль дорога идет по более-менее равнинной местности, оставляя слева холмы, а справа – луга, по которым протекает речка, вращающая колеса построенных по ее берегам фабрик. Все застилает дым, поднимающийся из труб домов и фабрик. Растительность в долине (или в «яме», как ее тут называют) довольно богатая, но по мере того, как дорога поднимается вверх, влаги становится все меньше, и растения уже не произрастают, а влачат жалкое существование, и дома окружают не деревья, а только заросли кустарника. Живые изгороди сменяются каменными оградами, а на клочках пахотной земли растет бледный серо-зеленый овес.
И вот перед глазами путника, поднимающегося по этой дороге, неожиданно вырастает деревенька Хауорт. Ее видно за две мили: она расположена на склоне крутого холма, под которым простираются тускло-коричневые и пурпурные вересковые поля. Холм же поднимается дальше, за церковь, построенную в самой высокой точке длинной и узкой улицы. Вплоть до самого горизонта видны волнистые линии все таких же холмов; пространства между ними открывают вид только на другие холмы того же цвета и формы, увенчанные все теми же дикими и блеклыми вересковыми пустошами. В зависимости от настроения смотрящего эти пустоши могут произвести различное впечатление: могут показаться величественными тому, кто почувствует разлитое в них одиночество, или же хмурыми, суровыми – тому, кто увидит только их монотонность и безграничность.
Дорога ненадолго отклоняется от Хауорта, огибая подножие холма, а затем пересекает мост через речку и начинает подниматься в деревню. Плиты, которыми замощена улица, уложены так, чтобы дать лучшую опору для лошадиных копыт, но, несмотря на это, лошади подвергаются постоянной опасности сорваться вниз. Старые каменные дома кажутся больше по высоте, чем ширина улицы. Перед тем как выйти на ровную площадку, мостовая делает столь резкий поворот, что ее крутизна становится больше похожа на отвесную стену. Одолев этот подъем, вы оказываетесь у церкви, расположенной несколько в стороне от дороги – ярдах в ста или около того. Здесь кучер может расслабиться, а лошади – вздохнуть свободно: экипаж въезжает в тихую боковую улочку, которая и ведет к дому священника – в хауортский пасторат. По одну сторону этого проулка находится кладбище, а по другую – школа и дом церковного сторожа, где прежде жили младшие священники.
Предисловие
Жизнь, культ, миф: Элизабет Гаскелл - биограф Шарлотты Бронте
В свое время Д. Х. Лоуренс, автор скандально известного бестселлера «Любовник леди Чаттерлей», так отреагировал на произведения Василия Розанова: «Русские всегда на смертном одре». Возможно, трезвому и рациональному британскому уму фиксация на смерти, столь характерная для русской культуры, показалась несколько гротескной. Сам Лоуренс, напротив, утверждал животворящее начало, пытаясь нащупать пути выхода из мертвящей механистической цивилизации к подлинной жизни в гармонии с космическими вибрациями. Однако, если мы обратимся к истории английской литературы, мы обнаружим ничуть не менее ощутимое присутствие смерти. Для этого достаточно лишь вспомнить о семействе Бронте, не только творчество, но и вся жизнь которого пронизана едва ли не непрерывной агонией. Шарлотта, ее сестры и брат творили буквально «на смертном одре». Испытания, выпавшие на долю этой семьи, кажутся настолько чрезмерными, как будто над ней тяготел неумолимый, известный лишь греческой трагедии рок. Потеряв мать, когда ей было лишь шесть лет, Шарлотта пережила четырех сестер и брата, проведя большую часть жизни в трауре и в уходе за смертельно больными членами семьи, и сама скончалась в возрасте тридцати восьми лет, через девять месяцев после свадьбы, и, по всей видимости, вместе со своим так и не увидевшим свет ребенком. Впрочем, Шарлотту Бронте можно было бы считать едва ли не долгожителем, ведь средняя продолжительность жизни в ее деревне Хауорт была в то время около двадцати шести лет.
Если учесть, что родилась она в небогатой и ничем не примечательной семье провинциального пастора и провела почти всю жизнь в глухой, затерянной посреди болот деревеньке, то всплеск творческой энергии и внезапная всемирная слава, посетившая ее после публикации первого же романа, покажутся почти чудом. В последние годы своей недолгой жизни эта болезненно застенчивая, комплексующая из-за своей непривлекательной наружности, угловатая провинциалка будет беседовать на равных с самыми знаменитыми писателями своего времени, высказывать нелицеприятные вещи всеобщему кумиру Теккерею и сдержанно отклонять многочисленные приглашения в элитарные лондонские гостиные. Шарлотта опубликовала при жизни лишь три романа, хотя последовавшие за «Джейн Эйр» «Шерли» и «Городок» так и не смогли превзойти или хотя бы сравняться с первым по популярности. Отношения Шарлотты с ее издателем Джорджем Смитом становились все более натянутыми, и ей потребовалась специальная поездка в Лондон, чтобы уговорить его не отказываться от планов публикации «Городка». Когда посмертно вышла в свет ее ранняя повесть «Учитель», публика оказалась скорее разочарована, а критики сочли ее лишь незрелым черновым вариантом третьего романа. Трудно предположить, как развивалась бы литературная судьба Шарлотты Бронте после ее ухода, особенно учитывая необычайный расцвет викторианского романа в середине и во второй половине XIX века, если бы вскоре не появилось ее жизнеописание, ставшее не только одной из самых популярных книг, но и вызвавшее немалые споры, обвинения и даже судебные процессы. Вряд ли будет преувеличением предположить, что биография, написанная по горячим следам известной писательницей, современницей и подругой Шарлотты Элизабет Гаскелл (1810-1865), внесла немалую лепту в сохранение памяти и формирование культа Бронте.
Идея биографии возникла совершенно спонтанно. Вскоре после смерти Шарлотты 31 марта 1855 года в «Шарпс Лондон Магазин» появилась статья о писательнице, автор которой отзывался о ней не слишком лестно и искажал некоторые факты ее жизни. Это не ушло от внимания ее ближайшей подруги Эллен Насси (1817-1897), и в письме мужу и отцу Шарлотты она высказала мнение, что следовало бы опубликовать опровержение, а заодно и познакомить публику с достоверной информацией о писательнице.
Писать биографии знаменитостей – работа трудная и подчас неблагодарная. Всегда найдется тот, кто с возмущением укажет на мелкие недочеты, недостоверные факты и потребует опровержения.
Биография Шарлотты Бронте, одной из самых известных английских писательниц, только на первый взгляд проста и понятна. Родилась в многодетной семье священнослужителя, писать начала в десятилетнем возрасте. С достоинством переносила все невзгоды судьбы, что выпали на семью, пережила всех своих близких и умерла в возрасте тридцати восьми лет, так и не окончив последний роман. Зато слава ее как писательницы жива и поныне: роман «Джейн Эйр» пользуется неизменным успехом во всем мире и был неоднократно экранизирован.
Почему при жизни Шарлотты Бронте на ее книгах стояло другое имя – Каррер Белл? И почему, вопреки традиции, она сделала героиней своего лучшего романа невзрачную и непривлекательную девушку? Ответы на эти и другие вопросы мы найдем в посмертной биографии Шарлотты, которую написала ее подруга, известная английская писательница Элизабет Гаскелл. Романизированная биография впервые была опубликована в Англии еще в 1857 г. Основным источником для нее послужили не только воспоминания самой Гаскелл и знакомых семьи Бронте, но и многочисленные сохранившиеся письма Шарлотты к подругам, родным и издателям. К счастью, для поклонников творчества Шарлотты Бронте книга Э. Гаскелл наконец-то переведена на русский язык и издана в России.
На страницах биографии подробно описывается жизнь семьи Патрика Бронте, отца Шарлотты и ее не менее талантливых сестер Энн и Эмили, начало их творческого пути. Шарлотта Бронте разделила свою жизнь на два потока: в одном была жизнь преданной дочери и сестры, в другом – жизнь писателя Каррера Белла, именно этим именем она подписывала свои письма к издателям, направляя им рукописи. Шарлотта зачитывалась произведениями Жорж Санд, но критиковала свою соотечественницу Джейн Остин. Она прекрасно осознавала свои литературные возможности, их ограниченность в силу воспитания и образования, но упорно трудилась.
При чтении книги Э. Гаскелл вас не оставит ощущение горечи и печали – так много в ней драматических эпизодов из жизни семьи Бронте. Отец предстает мрачным тираном, брат, которого сестры боготворили, – алкоголиком, сестры Энн и Эмили выглядят страдалицами. Но так ли было на самом деле? У литературоведов на этот счет есть свое собственное мнение, во многом отличное от Гаскелл. Они считают, что писательница способствовала созданию некоего мифа о сестрах Бронте, при том, что все они, безусловно, были талантливыми поэтессами и прозаиками. У читателя есть возможность познакомиться с их биографией и составить свое мнение.
